Моя бабушка, Надежда Васильевна Лавринович (урожд. Химцова) родилась в Крыму. Ее отец был сыном крепостной, но вышел в люди – стал владельцем мастерской сельскохозяйственных орудий. Получал за них медали на выставках. Мама была вынуждена скрывать «непролетарское происхождение» и писать в анкетах: «дед – кузнец». Бабушкина мать, Вильгельмина Фердинандовна (предположительно Мюллер) была родом из крымской немецкой деревни Шпат. Поэтому бабушку и ее сестру Клаву в детстве дразнили «половинками».

До революции она работала продавщицей (приказчицей) в Елисеевском гастрономе на Невском (как оказалась в Питере - ?), куда брали только хорошеньких девушек со знанием французского. Там познакомилась с будущей подругой Марией Ивановной Лекшиной (Тэкферт, по ее словам, фамилия турецкая). На I Мировой они были сестрами милосердия, и выздоравливающие солдаты любили фотографироваться с «сестричками». В 30-е по воскресеньям Георгий Лекшин, муж Марии Ивановны, приходил в гости к деду, они выпивали по рюмке и делали вид, что пляшут вприсядку. Мария Ивановна до 74 г. жила в огромной коммуналке (бывшие «номера») на самом Арбате, в первом дворе от Арбатской площади, рядом с рестораном "Прага". Их сын Валентин имел типично восточную внешность, хотя счмиал себя русским.

Все бабушкины братья пошли в Белую гвардию. На вопрос моей матери «как вы могли пойти против своего народа?» кто-то из них ответил: «а как же!» Один был арестован в Крыму по доносу его жены-польки «тети Панечки». Другой (Шура?) благополучно и долго жил в Москве на Соколиной Горе (Измайлово) со своей женой, украинской «тетей Марусей» (Марией Петровной) до 70-х. Третий (Володя?) работал таксистом в Симферополе, последний раз видели его в 77-м.

В 66 г. много шума наделал приезд Виктора Химцова из Франции. Видимо, он бежал с Белой гвардией из Крыма, жил не в Париже, а не помню в каком городе, работал в типографии. Мечтал увидеть свою сестру, то есть мою бабушку, писал ей об этом и опоздал на несколько месяцев. Помню, как его встречали. В аэропорту была справочная служба с видеотелефоном. Название реактивного пассажирского самолета (одного из первых, если не первого) – «Каравелла». Мне поручили вручить ему большой фотоальбом. купленный для этого опять-таки на Арбате. Детям он привез игрушечные Эйфелевы башни и носочки с «бонбончиками». Племянника Юру, с которым с удовольствием переписывался, попросил купить железнодорожные модели из ГДР для своего зятя Жака. Родственников поразило его белье с электроподогревом. Жену звали Мадлен (он писал Маделена), дочку Моник, внучку (мою ровесницу) – Вероник. Присылал цветные фото – это было для нас необычно. Путал русские и латинские буквы и сам это замечал. Последний раз, видимо, отправил письмо брату в Крым в 77-м, писал, что хочет приехать на Олимпиаду-80.

Мой родной дом – №33 в Большом Афанасьевском переулке на Арбате (в 60-80-х - улица Мясковского). Это шестиэтажный доходный дом начала XX века. Большие квартиры, естественно, были рассчитаны на одну обеспеченную семью. Было по два туалета, «господский» потом использовали как кладовку. После 17-го квартиры "уплотнили", причем в основном из-за холода. Там дедушка с бабушкой и познакомились.

Почему бабушка переехала в Москву – возможно, это было связано с Марией Ивановной. Вроде бы они в Гражданскую войну болели тифом в Крыму, с большим трудом ехали...

Мой дед Илья (Эльяш, уменьшительное Элюсь) Сильвестрович Лавринович был родом из Двинска Витебской губернии (ныне Даугавпилс, Латвия). Кто-то из его предков (возможно, дед) был польским дворянином (шляхтичем) Голумбецким, но настолько бедным, что должен был поселиться в доме жены и по тогдашним законам или обычаям взял ее фамилию. Лавриновичи могли быть поляками, белорусами или латгальцами (Даугавпилс – центр Латгалии, где всегда было смешанное население). Тем не менее они оставались поляками и дворянами. У деда были братья, среднее специальное образование смог получить он один. Учился, видимо, в Петербурге, служил бухгалтером в Министерстве земледелия. Переехал в Москву вместе с советским правительством.

В 30-е двор дома не был заасфальтирован, зимой дворник заливал для детей каток. Там, где позже появились гаражи, были дровяные сараи. Дети, в том числе моя мама, прыгали с них, лазили через заборы между дворами (у каждого дома был отдельный двор). По переулку катались на коньках – машин почти не было. Во дворе играли в мушкетеров, казаков-разбойников (?), пели песни типа «Мурки» и частушки беспризорников. Мама исполняла «Мурку» с особенным успехом. У нее вообще были хулиганистые замашки, например, приходила из школы и кричала тете: «Клавка, давай жрать!»

Жильцам не разрешалось самим пользоваться лифтом, а был лифтер, управлявший им рукояткой. Во времена моего раннего детства какая-то бабулька сидела в каморке под лестницей, считалась лифтером, но что делала, непонятно. Парадная дверь была лакированной, с зеркальными стеклами. Постепенно все это великолепие приходило в упадок, исчезало.

В 30-е летом некоторые спали на балконах «черного хода» (вторая лестница, первоначально для прислуги, с выходом во двор и на кухни). Арбат был правительственной трассой, по нему ездил Сталин и в подъездах стояли «люди в штатском».

Свою бабушку помню уже только лежащей в постели, целыми днями слушавшей радио и говорившей обо мне: «пороть надо!» – видимо, я кричал или плакал от скуки. И не помню, как она говорила по утрам: «к Алешеньке голуби прилетели»... Скончалась, когда мне было пять лет. Благодаря бабушке я полюбил радио, особенно передачи «КОАПП» и «С добрым утром», модные песни тех лет, твисты... До сих пор люблю Магомаева и Пьеху.

Из одноклассников мама дольше всего дружила со Светланой Рафаиловной Гимельшейн, которая стала учительницей химии. Она последний раз приходила к нам на мамин день рождения в 96-м (?) Была еще Таня Суцкевер... Островский, потом известный переводчик с украинского...

В 30-е приезжали родственники деда из Латвии и удивлялись, что дворянский сын «Котик» (Костя) играет с дворовыми детьми. Кажется, привезли вкусные «буржуазные» конфеты. В 37-м дед внимательно и молча читал газеты... О политике не говорили ни слова. Только когда 1 мая была хорошая погода, бабушка шутила: «бог большевиков любит». Перед работой Илья Сильвестрович успевал съездить на трамвае погулять в Филевский парк, значит, вставал часов в пять, и тоже на трамвае – на работу в Данилов монастырь. Позже вместе с дочкой (моей мамой) ездил смотреть, как строится высотное здание МГУ. До последних месяцев жизни (1957 г.) работал в МВД (в 30-е носил милицейскую форму), в последние годы с трудом считал на счетах и поэтому проходил домой в полночь. Сохранились письма его друга из Латвии, написанные в 57 г. по-русски с ошибками.

Бабушка, ее сестра Клавдия и подруга Мария Ивановна большую часть жизни не работали.

В 41-м или 42-м недолго были в эвакуации, причем где-то на западе от Москвы (Смоленская область?) в глухой, «первобытной», деревне – мама, видимо, бабушка, Клавдия, мамина подруга-соседка Нина Иванова (Прянишникова), которая, кажется, была оттуда родом. В соседней деревне жили какие-то староверы или даже особое племя со своей одеждой...

Вроде бы на крыше дома ловили «зажигалки», подвал использовали как бомбоубежище (хотя там тоже жили)? Из окна были видны аэростаты воздушного заграждения (их можно увидеть в советской комедии "Крепкий орешек" 1966 г.) и прожектора, искавшие самолеты противника. Когда в начале 70-х по праздникам где-то рядом с Кремлем поднимали аэростат с флагом, это неприятно напоминало маме о войне. Тогда одна бомба упала на Арбатской площади, то есть рядом с нашим домом. В 44-м по вечерам начали передавать по радио танцевальную музыку, жизнь стала казаться немного лучше. Обычно раз в неделю мама ходила в театр, особенно любила Московский музыкальный им. Станиславского и Немировича-Данченко и филиал Большого, где был иностранный оперный репертуар.

Ее послали учиться в текстильный техникум (кажется, сейчас это академия им. Косыгина), но она оттуда сбежала и поступила в библиотечный. Там встретила подругу на всю жизнь Люсю (Людмила Михайловна Кучина). Потом мама поступила в Библиотечный институт им. Молотова (ныне МГУКИ) и закончила его, а Люся не смогла там учиться. Она всегда говорила с трудом (как бы заикалась и забывала многие слова, заменяя их одним словом «штучка»), а на экзаменах вообще молчала. Всю жизнь с удовольствием проработала в библиотеке военной академии, долго была заведующей читальным залом. Всегда плохо слышала, а в последние годы искала книги на ощупь, и даже скончалась у входа на работу.

Ее мать Анастасия Ивановна была неграмотной и очень верующей, работала поваром в ресторане гостиницы «Метрополь», считала, что в ресторан ходят только грешники или развратники. Воровала меньше других (долго сохранялась общепитовская посуда). Ее дочки Люся и Валя только из окна могли слышать, как во дворе заводят патефон. Впрочем, Люся занималась в кружке в клубе «Каучук» неподалеку, на Плющихе. Вроде бы мать готовила даже для иностранных правительственных делегаций. Она недолго прожила после переезда в начале 70-х в отдельную квартиру на ул. Б. Черкизовской. После этого Люся тоже стала ходить в церковь, что меня тогда огорчало («религия – опиум для народа»).

Люсиным мужем был Михаил Самойлович Хигер (1917-199...?), инженер, изобретатель, специалист по патентам. Во время войны его направили на авиационный завод, кажется, в Грузию. Потом он очень хорошо рисовал для меня самолеты. Люся будто бы согласилась выйти замуж за Михаила Самойловича из-за того, что он заботился обо мне (!), когда я только родился – покупал детское питание; помню, как принес большой черный фильмоскоп (прибор для просмотра диафильмов). Его сын от первого брака – Евгений (сейчас ему, видимо, 60 или больше), внучка Света. Он вообще был очень молчаливым, в последние годы они почти не разговаривали – он каждый вечер засыпал у телевизора, смотрел по старой привычке только 1-й канал. На работе был другим, там его любили и уважали. Они отдельно готовили для себя, отдельно ходили в кино, ездили в отпуска...

Дружба мамы с Люсей скорее была опекой над ней. В 50-е годы Люся каждый день приходила в нашу комнату и, кажется, просто сидела молча. После моего рождения необыкновенно полюбила меня, чуть ли не пыталась украсть, одно время каждый день приносила новую игрушку, покупала одежду и т. п. Очень любила со мной играть, рисовать... вдвоем мы сделали две маленькие книжечки с картинками и стишками. По выходным все вместе гуляли в Сокольниках, первое время я еще был в прогулочной коляске. Поскольку военные снабжались лучше, она приносила на праздники «дефицит». Гораздо позже, когда никакого дефицита уже не было, по привычке или от нечего делать из последних сил приносила по две или даже по четыре сумки с продуктами, в начале 90-х зачем-то отдавала нам свою иностранную гуманитарную помощь и ваучер. Рвалась за покупками во второй раз или торопилась домой (вообще всегда куда-то торопилась). Мы бесконечно и безрезультатно просили ее прекратить, ссорились... Своим домом она считала комнату матери в коммуналке на Зубовской площади, а потом домом для нее стали работа и наша квартира. Еще считала нужным помогать сестре Валентине и ее мужу Валентину Георгиевичу Лекшиным – покупать продукты, готовить, особенно по праздникам. Частично это было оправданно тем, что он последние годы почти не двигался, хотя врачи не могли понять почему. Приглашали даже экстрасенса, но безрезультатно. Видимо, причиной была его КГБшная пенсия (400 руб. при обычной зарплате 110-160 руб. в 70-е)... Сын Валентина Георгиевича от первого брака давно исчез (связался с нехорошей компанией в том же арбатском дворе), и он о нем не вспоминал. В 70-80-е Валентина Михайловна заведовала библиотекой издательства «Искусство», потом устроила туда мужа (в КГБ он занимался связью), кажется, электриком, он проводил время в основном с фотографами.

Мама сначала работала в детской библиотеке в районе Таганки, где ей было очень скучно, а уволиться в сталинские времена было почти невозможно. Но еще долго переписывалась с заведующей Машей Исаевной Ижевской. Недолго – в академии вместе с Люсей, где ей было трудно общаться с военными. Потом много лет провела в Государственной библиотеке им. Ленина. Первое время там было хорошо, сотрудники были ее ровесники – Елена Ивановна Фадеева и Хосе Фернандес Санчес, сын политэмигрантов из Испании http://bibliofashion.blogspot.com/2010/10/blog-post_25.html и еще чуть-чуть о нем http://www.dayudm.ru/article.php?id=4976

У Фадеевой и Фернандеса есть сын Артем, у Артема две жены и одна дочка. Тема в 5-7 лет больше всего любил бить чужие игрушки молотком, а мама потом учила его любить русскую художественную литературу и интересоваться девочками...

Елена – на самом деле Людвига (полька), Иван был ее отчимом, а муж Фадеев работал в КБ Королева, чуть ли не его замом (но вряд ли), был в подмосковном Калининграде (ныне Королев), готов был усыновить Тему, но был для нее недостаточно романтичным и они вскоре расстались.

Хосе Фернандес побывал на Кубе и ему там понравилось - тоже ведь испанцы, поэтому он вернулся на родину, когда это стало возможно, при смягчении режима Франко. Стал и. о. главного библиографа Национальной (Королевской) библиотеки. И. о. – потому что считался политически неблагонадежным. Приезжал в 84-м, когда я и видел его единственный раз и пошутил: «оказывается, не все испанцы тореадоры, бывают и библиотекари». Примерно тогда же Елена Ивановна недолго работала вместе со мной в Государственной республиканской юношеской библиотеке РСФСР (ныне Российская государственная библиотека для молодежи) зав. отделом рекомендательной библиографии, а Тема там же в хозяйственном отделе, имел почему-то прозвище "Тем Темыч"